Демократия капитализм. Капитализм и демократия. Политические системы и экономические преобразования

Наличие различных подходов к проблеме соотношения между капитализмом, социализмом и демократией зависит отчасти от того, какой смысл вкладывается в эти туманные понятия. Наи­более интересна концепция Р. Даля. По его мнению, политиче­ская демократия подразумевает принятие ряда структурных мер, способствующих обеспечению широкого народного уча­стия в политической жизни и эффективную конкуренцию орга­низованных групп 5 . Й. Шумпетеру, автору книги «Капитализм, социализм и демократия» 6 , принадлежит мысль о том, что про­цедурная демократия означает институционализацию группо­вого конфликта, т.е. соперничество на выборах, свободу инфор­мации, наличие соответствующих возможностей для формиро- . вания оппозиции, нерепрессивный характер полиции и армии. Законодательные органы, суды, коалиционные политические партии, добровольные объединения ведут мирное соперничест­во за обладание политической властью. Способы прихода к вла­сти, ее реализации и передачи от одной команды к другой регу­лируются законами и неформальными правилами. Эти проце­дуры, а также структуры, играющие роль противовеса, ограни­чивают власть политиков, обязанных принимать решения «про­цессуально грамотно» и в соответствии с намеченными целями. Другой аспект политической демократии связан с особой ролью стихийного, добровольного участия. Демократия означает, что «демос» - народ - обладает законным правом и реальной воз­можностью активно участвовать в процессе выработки и осуще­ствления политики. Народ имеет возможность свободно выра­жать предпочтения тому или иному политическому курсу, полу­чать доступ к ведущим политикам, принимать решения относи­тельно проблем, которые образуют «повестку дня». Права уча­стия включают в себя право избирать лидеров, а также возмож­ность быть вовлеченными в самые разнообразные формы уча­стия в процессе принятия политических решений, особенно ор­ганизованные, выступающие против власть предержащих, от­дельных курсов публичной политики, институциональных ме­роприятий и социально-экономических структур. Короче, по­литическая демократия предполагает свободу и равенство. Это дает право гражданам состоять в организациях, добивающихся, чтобы их политические предпочтения воплощались в ответст­венных публичных решениях. Политические лидеры и обще­ственность считают правомерным выражение противополож­ных точек зрения 7 .

Экономические системы можно классифицировать по двум параметрам: по форме собственности и распределения ресурсов. Так, капитализм предполагает частную собственность и рыноч­ное распределение, а социализм - государственную собствен­ность и государственное планирование. На практике же с точки зрения этих двух переменных все экономические системы пред­ставляют собой смешанные типы.

В рамках модели конкурентной рыночной системы добро­вольный обезличенный обмен регулирует отношения между про­давцами и покупателями. Основу обмена товарами и услугами со­ставляют не личный статус индивида, не пол или этническая при­надлежность и политические связи, а только его платежеспособ­ность. Производство товаров отвечает потребительскому спросу и измеряется возможностью граждан платить за них деньги, явля­ющиеся безличным посредником при любом обмене. В условиях рыночной конкуренции в экономических операциях участвует большое число покупателей и продавцов. И ни одна из фирм не обладает властью, которая позволила бы ей диктовать цену това­ра или решать, в каком количестве следует его производить. По­требители обладают полной информацией относительно наличия разнообразных товаров. Если им не нравится какая-то продук­ция, они вправе покупать другую марку или другой ее вид. Труд и капитал, выступая в качестве безличных факторов производства, высокомобильны.

В рамках конкурентной капиталистической экономики ры­нок имеет меньше ограничений, чем при социализме. Фирмы об­мениваются своими товарами по определенным ценам; управля­ющие оплачивают рабочим труд; кредиторы ссужают деньги за­емщикам, согласным возвращать их с процентами. После второй ч мировой войны правительства стали проводить разного рода по­литики, регулирующие рынки товаров, труда и кредитов в усло­виях как капиталистической, так и социалистической экономи­ки. С тех пор «частный» рыночный сектор зависит от «обще­ственного» государственного сектора. Вместе с тем государствен­ные деятели в Восточной Европе серьезно ограничили функцио­нирование рынков. В отличие от них скандинавские социал-де­мократии не подавляли рынок, а управляли им 8 .

Если капитализм в силу своей специфики сокращает возмож­ности планирования, то демократический социализм, в особен­ности социализм государственный, предполагает широкое ис­пользование его механизмов. В условиях государственного соци­ализма Политбюро и Госплан не только формулируют общие приоритеты, но и дают подробные директивы относительно зара-

ботной платы, цен, валют, процентных ставок, торговли, инве­стиций, а также производства средств производства и потреби­тельских товаров. Сильный партийно-государственный аппарат передает приказы вниз по бюрократической лестнице. При этом ни профсоюзы, ни сами предприятия не обладают особыми пол­номочиями. При демократическом социалистическом прави­тельстве экономическое планирование намечает общие приори­теты. Сильная социал-демократическая партия конкурирует с другими политическими партиями. Профсоюзы и кооператив­ные объединения информируют о своих политических предпоч­тениях ведущих государственных деятелей. Эти организации вместе с частными предприятиями и потребительскими союзами осуществляют планирование на основе широкого общественного диалога, в результате чего достигается согласование частных ин­тересов в рамках общего политического курса 9 .

Капитализм предполагает частную собственность и частный контроль над экономическими ресурсами; социализм, напротив, придерживается принципа общественной собственности. Начи­ная с XIX в. появилось несколько видов частной собственности. На ранних стадиях капиталистического развития семьи имели собственные мелкие фермерские хозяйства; главы семей выступа­ли в роли конкурирующих между собой предпринимателей. В кон­це XIX в. начали возникать национальные корпорации. Средства­ми производства в них владели держатели акций, руководство осу­ществлялось управляющими. После второй мировой войны вся капиталистическая экономика оказалась в руках транснациональ­ных корпораций (ТНК). Несмотря на то что штаб-квартира такой корпорации могла находиться в любой стране - США, Велико­британии или Японии, - ее совладельцами являлись капиталисты разных государств. Менеджеры, финансисты, инженеры-произ­водственники, специалисты по информатике контролировали по­вседневную деятельность ТНК. Таким образом, за последние две­сти лет большая часть капиталистической частной собственности сконцентрировалась в нескольких крупных корпорациях.

Общественная собственность тоже бывает нескольких видов. Лидеры коммунистических партий предпочитали сохранять го­сударственную собственность на землю и капитал. В то время как владельцем экономических ресурсов являлось правительство страны, использование их находилось под контролем партийных органов и министерств. Социалисты-демократы опирались на более плюралистические модели собственности. В североевро­пейских социал-демократических странах собственность имеет ограниченный характер. Государственными корпорациями руко-

водят независимые советы управляющих. Ведущие предприятия, например транспортные, находятся в собственности и под управ­лением региональных и городских администраций. В ведении местных властей и социальная сфера: образование, здравоохра­нение, жилье. Далее, в условиях социал-демократического прав­ления поддержкой пользуются квазиобщественные организации, такие, как кооперативы и профсоюзы. Это препятствует сосредо­точению всей собственности и контроля над ней исключительно в руках государственной бюрократии либо капиталистических корпораций и допускает к этому процессу альтернативные струк­туры. Тем самым социалисты-плюралисты надеются сделать уп­равление экономикой более демократичным 10 .

Характер политики, проводимой в условиях социалистической или капиталистической экономики, отчасти зависит от самой по­литической системы. Так, например, без централизованного уп­равления в масштабах нации, без сильной социал-демократиче­ской партии и согласованных действий профсоюзов у социали­стов-демократов не было бы организационных средств для реали^ зации собственных эгалитарных приоритетов в политике 11 . По сравнению с рыночной экономикой, управляемой социал-демок­ратическими чиновниками, госсоциализм предполагает более же­сткий контроль правительства и преобладание государственных институтов над частными организациями. Правительство осуще­ствляет контроль над региональными и местными органами; цен­тральные экономические министерства руководят банками и го­сударственными предприятиями. Разработкой экономической политики занимается ленинистская партия. Партийное руковод­ство формулирует общеполитические задачи, взвешивает различ­ные варианты, выбирает оптимальную политическую линию, а за­тем контролирует ее проведение с помощью правительственных органов. Госсоциализм подчиняет частные экономические еди­ницы общественному контролю, осуществляемому могучей пар­тией-государством. Государство владеет физическим капиталом и землей. Сферой мелкого производства, торговли и услуг управля­ют кооперативы. Частных предприятий мало, единственное иск­лючение составляют приусадебные хозяйства колхозников. В от­личие от всего этого промышленно развитая капиталистическая экономика предполагает рассредоточение центров политической власти в виде согласительной системы. Частные капиталистиче­ские фирмы конкурируют между собой как на внутреннем, так и на мировом рынке. Центральное правительство не обладает вла­стными полномочиями для осуществления жесткого контроля над рыночным обменом - особенно на международной арене.

Государственные банки, корпорации и квазисамостоятельные не­правительственные организации остаются во многом неподконт­рольными как центральному кабинету министров, так и государ­ственным чиновникам. Политические партии не играют заметной роли в выборе политических курсов. Ведя борьбу за победу на выборах, они занимаются выработкой общих ориентиров, пред­ставляют некоторые требования избирателей, влияние их на процесс проведения в жизнь той или иной политики весьма огра­ничено 12 .

Типы политических систем

Мы исходим из предположения, что политическая система функ­ционирует в виде того или иного способа «производства поли­тик». Это средство выработки и воплощения в жизнь решений, влияющих на общество в целом. Ставя в центр внимания взаимо­связи между целым и его частями, системные аналитики исследу­ют, каким образом определенные составляющие системы воздей­ствуют друг на друга и на систему в целом. Анализ частей систе­мы включает в себя три аспекта: 1) культурные ценности, форми­рующие политические задачи, такие, например, как ускорение

Таблица 1.1. Ценности и структуры политических систем

Нравственные ценности Власть государства над социальными группами
и материальные интересы ______________________________________________

Сильная____________________ I Слабая_________

Слиты элитистская мобилизационная народная (ибо)

(Северная Корея)
Дифференцированы промышленно развитая согласительная

Таблица 1.2. Ценности и поведенческие модели в политических системах

Нравственные ценности Политическая дистанция между

и материальные интересы ________ управляющими и управляемыми__________

Большая____________________ | Малая_________

Слиты элитистская мобилизационная народная (кунг)

(СССР, 1929-1952)
Дифференцированы бюрократическая согласительная

темпов роста и снижение инфляции; 2) власть, которой обладают структуры, в том числе правительства, партии, социальные объе­динения внутри страны и иностранные институты для воздействия на процесс; 3) поведение политиков и рядовых членов общества, не столь активно участвующих в принятии правительственных реше­ний. Три данных аспекта составляют основу типологии различных политических систем: народной (племенной), бюрократической, согласительной и мобилизационной 13 . Для понимания социально-экономических изменений, происходящих внутри отдельно взятой, системы, а также межсистемных политических трансформаций не­обходимо выяснить характер взаимодействий между тремя назван­ными аналитическими частями.

Как видно из табл. 1.1 и 1.2, указанные четыре типа политиче­ских систем различаются по культурному, структурному и пове­денческому параметрам. Если говорить о культурном аспекте, то в какой степени система основана на слиянии или дифференци­рованности духовных, нравственно-идеологических ценностей, с одной стороны, и материальных интересов - с другой? Какова структурная власть государства над социальными группами и на­селением вообще? Наличие сильной власти предполагает моно­полизацию механизмов принуждения, централизованное прав­ление, эффективную координацию различных сторон деятельно­сти правительства, предоставление социальным группам лишь незначительной самостоятельности и широкий спектр меропри­ятий. Каков поведенческий аспект взаимодействий между теми, кто управляет (действующими политиками), и теми, кем управ­ляют (приверженцами той или иной политики)? Существование между ними непроходимой пропасти говорит об элитарном типе взаимодействия, в то время как малая политическая дистанция позволяет говорить о более эгалитарных отношениях.

Согласно этим общим параметрам, народные племенные и бюрократические авторитарные лидеры действуют в условиях со­вершенно различных режимов. Народные (племенные) системы представляют собой безгосударственные общества. Материаль­ная деятельность - собирание плодов, уборка урожая - нераз­рывно связана в них с духовно-нравственными ценностями, та­кими, как почитание богов. Дистанция между правителями и подчиненными ничтожно мала. В бюрократической авторитар­ной системе, напротив, государство осуществляет строгий конт­роль над социальными группами. Отдельные лица практически не имеют возможности противостоять властям. Материальные интересы и нравственные ценности резко отделены друг от друга.

К столь же различающимся между собой типам политических систем относятся элитистские мобилизационные режимы, с од-

ной стороны, и согласительные - с другой. Руководители моби­лизационных систем не разделяют материальные интересы - ве­дение войны, индустриализация нации, электрификация инфра­структуры, совершенствование системы здравоохранения - и идеологические ценности; этим «мирским» задачам придается характер «священнодействия». Власти мобилизационных систем управляют сильным государством; социальные группы получают от государства лишь малую толику самостоятельности; между правителями и управляемыми - большая политическая дистан­ция. Власти направляют политическую деятельность народа. Ча­стные лица обладают крайне незначительными возможностями для участия в процессе осуществления политики.

Согласительная система реализует плюралистическую мо­дель. Государство обладает ограниченными возможностями кон­троля над самостоятельными социальными группами. Расстоя­ние, отделяющее политических лидеров от рядовых граждан, ма­ло, последние активно и по собственной воле участвуют в поли­тике. Они добиваются для себя тех или иных выгод с помощью рыночных отношений и правительства, приобщение к духовным ценностям связано с религиозными институтами и обществен­ными движениями. Дифференциация материальных интересов и нравственных ценностей находит отражение в структурном отде­лении церкви от государства.

Из этих четырех политических систем согласительный тип наиболее эффективен в условиях демократических структур и конкурентной рыночной экономики. Его лидеры признают леги­тимными столкновения интересов различных групп, организа­ционный плюрализм и добровольное участие граждан в полити­ческой жизни. Политические деятели согласны на компромисс со своими противниками. Децентрализация и принятие решений на основе стратегий, нацеленных на достижение консенсуса, способствуют выработки гибких политических линий. Либераль­ные демократии в США, Великобритании, Канаде, Австралии и Новой Зеландии, придерживаются менее «регулируемой» формы капитализма, предоставляющей частным предприятиям Широ­кую самостоятельность. В скандинавских социальных демокра­тиях экономическая политика вырабатывается в процессе пере­говоров между государственными чиновниками, предпринима­телями и профсоюзными лидерами. Несмотря на то, что в данном случае социал-демократические правительства регулируют эко­номику и всестороннее социальное обеспечение, основные сек­тора экономики находятся в частной собственности. Экономиче­ским обменом в основном управляют ценовые механизмы, а не центральные бюрократические планирующие организации.

Народные (племенные) системы существовали на докапитали­стической стадии развития экономики - стадии первобытного коммунизма. В этих малых сообществах, основными занятиями которых были охота и собирательство, семьи пользовались общи­ми для всех экономическими ресурсами - люди жили в условиях всеобщего равенства. Индивидуальная собственность была мини­мальной. Не существовало экономического прибавочного продук­та, способного обогащать элиту, которая в этом случае могла бы эксплуатировать подчиненные ей классы. Участвуя в общих собра­ниях, индивидуумы принимали политические решения, касающи­еся семейных споров, земельных конфликтов и отношений с дру­гими сообществами. Движущей силой политического процесса был поиск консенсуса, а не принуждение со стороны полицейских или военных. В начале 60-х годов африканские социалисты рас­сматривали эту доколониальную народную (племенную) систему как основу для демократического социализма современного типа. Однако примитивные технологии не могли обеспечить экономи­ческого изобилия - этого социалистического приоритета в усло­виях современной мировой капиталистической экономики. Кро­ме того, недифференцированные структуры народных (племен­ных) систем препятствовали развитию конкуренции между отдельными группами. Эти сегментированные общества, будучи относительно однородными, за исключением семейно-родствен-ного распределения ролей, сдерживали развитие тех разнообраз­ных интересов, которые стимулируют образование современных оппозиционных организаций, таких, как группы интересов, поли­тические партии и средства массовой информации, т.е. ключевых структур для институционализации мирного конфликта в рамках современной демократической системы.

Мобилизационные системы более всего тяготеют к социализ­му. Популисты-мобилизаторы стремятся к созданию такой со­временной системы, которая основывалась бы на политико-эко­номическом равенстве и широкомасштабном участии масс в об­щественной жизни, как в архаичных племенных обществах. В противовес капиталистической эксплуатации и господству госу­дарства они пытаются организовать неорганизованных, дать силу слабым, обогатить бедных. Вследствие враждебного отношения к бюрократической организации их способности формировать по­литику на протяжении XX в. были весьма ограничены, особенно это касается их попыток осуществить радикальные эгалитарные преобразования. Столкнувшись с мощной оппозицией элиты и апатией масс, популисты-мобилизаторы оказались не в состоя­нии создать структуры, необходимые для перераспределения до­ходов, власти и изменения положения рабочих и беднейшего

крестьянства. Провозглашая демократические идеалы, попули­сты вместе с тем цепляются за миф о классовой солидарности, нивелирующий реальные проявления различия интересов. Тре­бование равенства в отношениях внутри групп препятствует фор­мированию альтернативных политических предпочтений.

Мобилизаторам элитарного типа, захватившим государствен­ную власть в таких странах, как бывший Советский Союз, Китай и Вьетнам, редко удавалось сохранять мобилизационную систему в течение длительного времени. Вера в священную миссию идеоло­гии улетучилась. Сильная государственная бюрократия уже не стремится к социалистическому преобразованию общества, а стоит на охране существующего строя. Вместо того чтобы служить наро­ду, партийно-государственная бюрократия заботится о собствен­ных интересах. Государственно-социалистическая экономика едва ли отвечала требованиям, предъявляемым демократической поли­тической системой. На идеологических основаниях вожди требова­ли от масс активного участия в политике. Однако массовое участие рабочих, крестьян, молодежи и женщин находилось под контролем руководителей партии-государства. Оно не было ни доброволь­ным, ни стихийным. По мере трансформации элитарной мобили­зационной системы в бюрократический авторитарный режим даже принудительное участие масс снизилось. Массовая апатия сменила деятельное участие. Хотя семьям, конфессиям, мелким крестьян­ским хозяйствам и малому предпринимательству удалось-таки со­хранить за собой известную долю автономии от прямого государст­венного контроля, все эти социальные группы обладали слишком небольшим общественным весом, чтобы оказывать противодейст­вие правящей элите, правительственной политике и самой обще­ственно-политической системе. Соперничество происходило глав­ным образом между отдельными группировками внутри правящей партии и государственного аппарата, а не между стоящими у власти вождями и институционализированной оппозицией.

В течение XX в. бюрократическими авторитарными система­ми проводились в жизнь как государственно-социалистическая, так и государственно-капиталистическая политика. Ни та ни другая не сопровождалась демократическим политическим про­цессом, развитию которого способствовали бы институционали­зированная конкуренция и добровольное участие в политике ши­роких масс. После смерти Сталина и Мао советская и китайская системы из элитистских мобилизационных переродились в бю­рократические авторитарные. Несмотря на то, что практика ши­рокомасштабного принуждения сохранялась, начал набирать си­лу плюрализм. Иностранные корпорации, мелкие надомные и семейные предприятия получили определенную экономическую

самостоятельность. Государственный аппарат, партийная элита и технократы (инженеры, экономисты, плановики) координировали свои усилия при выработке политического курса. Прочие социаль­ные группы не имели возможности влиять на формирование государственной политики. К числу первостепенных социалисти­ческих задач относились индустриализация и модернизация эконо­мики. Такого же направления придерживались и бюрократиче­ские авторитарные режимы, нацеленные на осуществление программ построения госкапитализма. Между тем в Азии и Латин­ской Америке военные, частные отечественные предприятия и ТНК пользовались большим политическим влиянием. В частности, в Латинской Америке в середине 70-х годов экономическая поли­тика претерпела изменения. Так, если на протяжении 60-х годов военные режимы делали упор на высокие таможенные пошлины, государственные предприятия и развитие промышленности, то в следующее десятилетие стала проводиться более интернационали­стская политика, ориентированная на конкуренцию в рамках ми­ровой капиталистической экономики. Усилилась роль транснаци­ональных корпораций. Многие государственные предприятия были приватизированы. Правительства отказались от регулирова­ния цен. Рекомендованная МВФ политика жесткой экономии при­вела к сокращению правительственных аппаратов и уменьшению субсидий частным предпринимателям. Потребители-горожане ос­тались без субсидий на продовольствие. Были снижены правитель­ственные расходы на здравоохранение и образование. По мере того как в экономике центр тяжести переносился на сельское хозяйство, информационные услуги и производство на экспорт, росла безра­ботица в обрабатывающей промышленности 14 . Все эти проявления политики жесткой экономии усилили в народе требования изме­нить бюрократический авторитарный режим правления. Руковод­ство вооруженных сил согласилось на участие в выборах на конку­рентной основе. Несмотря на то что избранные таким образом правители осуществляют законодательную и исполнительную (президентскую) власть по типу согласительных систем, ключевую экономическую политику проводят в жизнь и даже разрабатывают бюрократические авторитарные элиты. Как и в Восточной Европе, в Латинской Америке и Азии идет соперничество за командные по­сты между группировками, ориентированными на согласительные системы, и элитами, стремящимися к сохранению бюрократиче­ских авторитарных режимов.

Заключение

Вышеприведенный анализ капиталистических, социалистиче­ских и других политических систем поднимает ряд центральных

проблем выработки политики, что составляет предмет исследова­ния данной книги. В первой части рассматривается, как в различ­ных системах протекает процесс осуществления политики, наце­ленный на социально-экономическое преобразование самой сис­темы. Как уже было сказано, анализ политической системы про­водится по трем аспектам: социально-политические структуры, культурные ценности и поведение индивидов. Что касается струк­тур, то часть книги посвящена рассмотрению институтов, органи­заций и групп, осуществляющих разработку и проведение той или иной политики: правительственных учреждений, политических партий, социальных групп внутри страны и зарубежных организа­ций. Решающее воздействие на политический процесс оказывают правительственные и коммерческие организации, а также ТНК. Теоретики модернизации показали характер воздействия Conn­ie альных групп внутри страны, в особенности коммерческих корпо­раций и профсоюзов, на правительственные институты. Институ-ционалисты полагают, что часто правительственные учреждения принимают самостоятельные решения, идущие вразрез с полити­ческими предпочтениями деловых кругов. Приверженцы неоде-пендализма изучают безличные экономические перемещения, та­кие, как инвестиции ТНК, займы Всемирного банка, внешний го­сударственный долг, торговые балансы, общий объем капитала, декапитализация и темпы роста. Между тем мало кто из исследо­вателей подверг анализу реальные структурные взаимоотношения между ТНК, внутренним бизнесом, иностранными государства­ми и правительственными учреждениями, включая выборное ру­ководство, служащих, полицию и военных.

Раскрывая смысл культурных ценностей, системный анали­тик исследует, каким образом общепринятые ценности благода­ря усилиям системных руководителей трансформируются в те или иные конкретные политические приоритеты: ускорение тем­пов роста, снижение инфляции, достижение большего равенства доходов. Ценности, присущие конституционному либерализму, демократическому социализму и марксизму-ленинизму, помога­ют выделить насущные общественные проблемы и очертить по­литическую повестку дня. Действующие через средства массовой информации общественные и религиозные организации, поли­тические партии и культурно-просветительские учреждения да­ют этим ценностям определенную интерпретацию, формирую­щую позицию общественности по тем или иным вопросам.

В поведенческом плане системный аналитик изучает стили ру­ководства, а также участие в политике населения. Его интересует, как принимаются политические решения, в частности открытость политика к новой информации, поступающей от населения,

групп влияния и экспертов. Активность политика зависит от сво­бодного доступа к нему всего объема информации, от его способ­ности осмыслить эту информацию и от наличия в его распоряже­нии организационных средств, чтобы адекватно отреагировать на нее. Так, например, в демократических обществах отношение ли­деров к политическим предпочтениям общественности является показателем их ответственности перед гражданами страны.

Во второй части книги исследуется, как политический курс государства и его предполагаемый результат влияют на измене­ния в политической системе. В одних случаях высокие налоги или рост финансового дефицита способны вызвать распад всей системы и переход от одной, например согласительной, к, ска­жем, бюрократической авторитарной. В других случаях измене­ние системы вызвано последствиями проведения определенной политики: высоким уровнем инфляции, низкими темпами эко­номического роста и углублением пропасти между богатыми и бедными. Я полагаю, что политические курсы и их результаты способны порождать определенные культурные, структурные и поведенческие кризисы, которыми, в свою очередь, объясняются системные трансформации.

В заключительной главе анализируется, как эффективность осуществления государственной политики влияет на демократию, капитализм и социализм. Критерии прогресса в развитии обще­ства - такие результаты проводимой политики, как обеспечение прав человека, экономический рост, равенство доходов и общее благосостояние - являются различными для разных систем. Сравнивая несколько политических систем, существовавших с конца второй мировой войны до начала 90-х годов, я даю оценку эффективности проводившейся ими политики. Насколько ус­пешно обеспечивали согласительные системы главных индустри­альных капиталистических стран защиту прав человека, ускоре­ние экономического роста, реализацию экономического равенст­ва и повышение доступности образования и здравоохранения? Почему бюрократические авторитарные государства Восточной Азии достигли более высоких темпов экономического роста и большего равенства доходов, чем аналогичные режимы в Латин­ской Америке? Почему государственно-социалистические эконо­мические системы бывшего Советского Союза и Восточной Евро­пы не смогли осуществить поставленные задачи и потерпели крах? Пытаясь найти ответы на подобные вопросы, я надеюсь до­стичь более полного понимания сложных взаимоотношений меж­ду капитализмом, социализмом и политическими системами.

___________________________________________ _ ЧастьI

Политические системы и экономические преобразования

Для того чтобы понять, как функционирует политическая систе­ма, необходимо встать на позицию стороннего наблюдателя, со­зерцающего происходящее «сверху». Благодаря такому взгляду на политический ландшафт, аналитик не только получает всю пол­ноту теоретического обзора, но и замечает частности, в особен­ности то, как конкретные детали вписываются в общую картину. Приверженцы системной теории подчеркивают необходимость исторического анализа политических изменений в различных об­ществах. Составные части политической системы - культура, структура, поведение, - взаимодействуя между собой, находятся не в статическом равновесии, а в динамике. Политические лиде­ры дают различные интерпретации общепринятых ценностей. Власть социальных групп, действующих внутри страны, и ино­странных институтов, а также правительственных учреждений со временем претерпевает изменения. В связи со структурными преобразованиями и политические лидеры, и рядовые граждане меняют свое поведение 1 .

Применение абстрактных моделей политических систем по­могает нам лучше понять специфику процессов проведения той или иной политики, протекающих в конкретных обществах. Мо­дели - это когнитивные карты (наглядные представления), де­монстрирующие связи между компонентами политических сис­тем. Модели представляют собой не эмпирические описания конкретных правительственных учреждений, а упрощенные кар­тины, отражающие господствующий способ принятия политиче­ских решений, т.е. определенные пути выработки и осуществле­ния той или иной государственной политики. Часто внутри от-. дельно взятой страны идет борьба за господство между элитами,

выступающими за разные политические системы. Наличие кон­фликтующих между собой тенденций - например, согласитель­ной и бюрократической авторитарной - служит источником преобразований доминирующего способа политического произ­водства.

В части I анализируются четыре модели политических систем: народная (племенная), бюрократическая авторитарная, согласи­тельная и мобилизационная. Данная классификация строится по трем параметрам: 1) ранжирование и интерпретация культурных ценностей, оказывающих решающее воздействие на формирова­ние приоритетов той или иной политики; 2) воздействие на поли­тический процесс со стороны таких структур, как правительство, политические партии, социальные группы внутри страны, раз­личные иностранные институты; 3) поведение лидеров и масс. Сначала мы изучаем свойственный каждому типу способ прове­дения политики, а затем и конкретные общества, реализующие данную абстрактную модель.

Так как названные четыре модели являются абстрактными, выяснению способов «производства политик» в отдельных стра­нах помогает разделение на более конкретные подтипы. С этой же целью вводится понятие степени ролевой специализации в си­стеме. Например, в ряду народных (племенных) систем «охота-собирательство» как тип отличается меньшей ролевой специали­зацией, чем сельскохозяйственный. Промышленным бюрокра­тическим авторитарным системам присуща большая специализа­ция, чем аграрным. Из двух типов согласительных систем - кон­курентных олигархий и плюралистских демократий - последняя характеризуется большей усложненностью политических ролей. По сравнению с популистскими мобилизационными системами элитарный подтип обнаруживает разнообразие специализиро­ванных организаций, контролируемых правящей партией. Сис­темы с более развитой ролевой специализацией обладают ресур­сами (финансами, информацией, техническим персоналом, сложными организационными структурами), сильными полити­ческими организациями, а также ценностными ориентациями, необходимыми для обеспечения более масштабных социальных преобразований. И наоборот, менее специализированным под­типам недостает культурных ориентации, организационных структур и поведенческих ресурсов для эффективной адаптации к потрясениям, нарушающим равновесие системы 2 .

При анализе различных политических систем и их подтипов мы уделяем основное внимание трем общим вопросам. Во-пер­вых, каковы те основные культурные принципы, которые опре-

деляют образ действия политических структур и характер поведе­ния отдельных участников проводимой политики? Согласно мнению французского философа XVIII в. Монтескье, каждой по­литической системе свойствен тот или иной абстрактный прин­цип, дух, или «сущность», придающий ей единство, целостность. Например, гражданские добродетели обеспечивают ей необходи­мые демократию и солидарность и влияют на поведение ее вож­дей. Деспотизм зиждется на всеобщем страхе. Как и Монтескье, мы полагаем, что каждая политическая система исповедует опре­деленные этические принципы, от которых зависит проведение той или иной государственной политики 3 . Во-вторых, каким об­разом политические системы ее формируют? В чем состоит их особый стиль выработки и осуществления правительственных решений? И, в-третьих, каким способом осуществляют полити­ческие преобразования различные системы?

Балацкий Е., "Новые характеристики глобального капитализма".
http://www.kapital-rus.ru/articles/article/225440/

Похоже, что уже сейчас мы наблюдаем рождение нового тренда, когда традиционный союз капитализма и демократии начинает распадаться.

Сегодня есть примеры новой модели капитализма, т.е. капитализма без демократии . Например, авторитарный режим в Турции, добившейся больших экономических успехов, и государственный капитализм Китая, ставшего на несколько десятилетий воплощением экономического чуда, показывают, что капитализм может существовать без традиционной демократии и даже без рафинированного либерализма.

В свое время яростным критиком демократии был М.Каддафи. Как он справедливо отмечал, демократия предполагает два феномена -- народ и кресла (власть). Власть помимо народа есть представительство или опекунство, являющееся обманом, к которому прибегают правители для того, чтобы кресла не принадлежали народу. Такими креслами в современном мире выступают парламенты, с помощью которых власть монополизирована отдельными кланами, партиями и классами, а народ отстранен от участия в политике. Более того, Каддафи поднимается до философского осмысления демократии, говоря, что партия выступает в качестве современного диктаторского орудия правления, поскольку власть партии - это власть части над целым. Наличие правящей партии означает, что сторонникам одной точки зрения дозволено править всем народом. Хотя сам Каддафи никакой серьезной альтернативы не смог предложить, его критика демократии вполне убедительна. Например, всем хорошо известен афоризм, согласно которому вопросы научной истины голосованием не решаются. Как правило, при обсуждении чего-то нового большая часть людей склонна ошибаться, но тогда демократия в науке способна приводить к насилию глупцов (ошибающегося большинства) над умными (правым меньшинством). А если в науке принцип демократии не работает, то почему он должен работать в политике?

Продолжая подобные сомнения, Д.Дзоло идет еще дальше. Согласно его представлениям, современное общество характеризуется колоссальным усложнением и сосуществованием в нем различных функциональных подсистем науки, экономики, политики, религии, семьи и т.п. При этом каждая подсистема в силу своего разрастания и развития стремится стать самостоятельной социальной целостностью. В этой ситуации задача демократического режима состоит в том, чтобы защитить социальное многообразие от преобладания какой-либо конкретной подсистемы производственной, научно-технической, религиозной, профсоюзной и т.д. В противном случае демократия перерастет в деспотию доминирующей социальной группы (подсистемы). Таким образом, в современном мире само понятие демократии принципиально трансформируется и становится во многом бессмысленным. До сих пор считалось, что демократия обеспечивала некий приемлемый баланс между политической защитой и социальной сложностью (многообразием), безопасностью и личной свободой, управлением и личными правами.

Любые заметные сдвиги в этих бинарных связках ведут к превращению демократии в олигархию.

Усложнение социума и рост социальных рисков приводит к росту разнообразных конфликтов и нарушению демократического равновесия. В такой ситуации авторитарные режимы оказываются вполне естественным и разумным выходом из создавшегося положения. Порой именно авторитарное правление удерживает систему от распада, именно оно позволяет сбалансировать интересы разных социальных групп. Яркий пример тому Сингапур , который добился высочайшей технологической эффективности, широкого использования информационных инструментов, всеобщего процветания, высокого уровня занятости и т.п.; и все это на фоне отсутствия политической идеологии и публичных дискуссий. Иными словами, в рамках капиталистической системы происходит постепенное замещение демократических политических режимов эффективным авторитарным управлением .

Что-то странное происходит в мире. И глобальный финансовый кризис, начавшийся в 2008 г., и текущий кризис евро стали следствием функционирования модели слабо регулируемого финансового капитализма, которая сформировалась за последние 30 лет. Тем не менее, несмотря на широко распространенное раздражение мерами по спасению Уолл-стрит, существенного роста левого американского популизма не произошло. Вполне понятно, что движение «Захвати Уолл-стрит» будет набирать силу, однако самым динамичным популистским движением на сегодняшний день является правая Партия чаепития , основная мишень которой - регулирующее государство, стремящееся защитить простых граждан от финансовых спекулянтов. Нечто похожее происходит и в Европе, где левые слабы, а активность правых популистских партий, наоборот, растет.

Можно назвать несколько причин отсутствия мобилизации левых, но главная из них - это провал в сфере идей. Для прошлого поколения идеология базировалась на экономике, поддержанной либертарианским правом. Нынешние левые не смогли предложить ничего, кроме возврата к старой социал-демократии. Отсутствие убедительного прогрессивного контрнарратива - опасно, поскольку конкуренция оказывает на интеллектуальные дебаты столь же благоприятное воздействие, как и на экономическую деятельность. А серьезная интеллектуальная дискуссия совершенно необходима, поскольку нынешняя форма глобализированного капитализма разрушает социальную базу среднего класса, на котором держится либеральная демократия.

Демократическая волна

Общественные силы и условия не просто «определяют» идеологии, как утверждал когда-то Карл Маркс, идеи не способны обрести силу, если они не обращены к нуждам большого количества обычных людей. Либеральная демократия является сегодня основной идеологией практически во всем мире, отчасти потому, что она отвечает потребностям тех или иных социально-экономических структур и продвигается ими. Изменения в этих структурах могут иметь идеологические последствия, точно так же идеологические изменения - привести к социально-экономическим переменам.

Почти все влиятельные идеи, формировавшие человеческое общество до последних 300 лет, были по своей природе религиозными, кроме одного важного исключения - конфуцианства в Китае. Первой крупной светской идеологией, имевшей долгосрочное воздействие на общемировое развитие, стал либерализм, доктрина, связанная с ростом в XVII веке сначала торгового, а затем промышленного среднего класса в определенных частях Европы. (Под «средним классом» я имею в виду людей, которые по своим доходам не находятся на вершине или на дне общества, получили хотя бы среднее образование и владеют недвижимостью, товарами длительного пользования или собственным бизнесом.)

Как утверждали мыслители-классики - Локк, Монтескье, Милль, - либерализм предполагает, что легитимность государства основывается на его способности защищать индивидуальные права граждан, при этом государственная власть должна ограничиваться законом. Одно из основополагающих прав, которые должны быть защищены, - это право на частную собственность. «Славная революция» 1688-1689 гг. в Англии имела ключевое значение для развития современного либерализма. Тогда впервые был закреплен конституционный принцип - государство не может на законных основаниях облагать налогом граждан без их согласия.

Вначале либерализм необязательно подразумевал демократию. Виги, поддерживавшие конституционное уложение 1689 г., преимущественно были самыми богатыми собственниками Англии, парламент того периода представлял менее 10% населения. Многие классические либералы, включая Милля, очень скептически относились к добродетелям демократии: они считали, что ответственное политическое участие требует образования и определенного статуса в обществе, т.е. наличия собственности. До конца XIX века практически во всех странах Европы избирательное право ограничивалось имущественным и образовательным цензом. Избрание Эндрю Джексона президентом США в 1828 г. и его решение об отмене имущественного ценза при голосовании, по крайней мере для белых мужчин, стало первой важной победой на пути к устойчивым принципам демократии.

В Европе исключение значительного большинства населения из политического процесса и рост рабочего класса подготовили почву для появления марксизма. «Коммунистический манифест» был издан в 1848 г., когда революции полыхали почти во всех крупных странах Европы, кроме Великобритании. Так начался век борьбы за лидерство в демократическом движении между коммунистами, готовыми отказаться от процедурной демократии (многопартийные выборы) в пользу того, что считали содержательной демократией (экономическое перераспределение), и либеральными демократами, которые верили в расширенное политическое участие при обеспечении верховенства закона, защищающего индивидуальные права, включая право частной собственности.

На кону стояла поддержка нового промышленного рабочего класса. Ранние марксисты считали, что смогут победить благодаря численному превосходству: когда избирательное право было расширено в конце XIX века, такие партии, как британские лейбористы и немецкие социал-демократы, начали стремительно расти, представляя угрозу гегемонии консерваторов и традиционных либералов. Подъем рабочего класса вызвал ожесточенное сопротивление, часто с применением недемократических средств, в ответ коммунисты и многие социалисты отказались от формальной демократии, выбрав путь прямого захвата власти.

В первой половине XX века среди прогрессивных левых существовал прочный консенсус. Они единодушно полагали, что некая форма социализма - государственный контроль основных отраслей экономики в целях обеспечения равного распределения богатства - неизбежна для всех развитых стран. Даже экономист-консерватор Йозеф Шумпетер мог написать в своей книге «Капитализм, социализм и демократия» в 1942 г., что социализм в конечном итоге одержит победу, потому что капиталистическое общество в культурном плане подрывает само себя. Подразумевалось, что социализм в современном обществе представляет волю и интересы подавляющего большинства.

Но даже когда на политическом и военном уровне разыгрывались великие идеологические конфликты XX столетия, в социальной сфере происходили важнейшие изменения, подрывавшие марксистский сценарий.

Во-первых, реальный уровень жизни рабочего класса продолжал повышаться, в итоге многие рабочие или их дети смогли перейти в средний класс. Во-вторых, в относительном измерении численность рабочего класса перестала расти и даже начала сокращаться, особенно во второй половине XX века, когда сфера услуг стала вытеснять промышленное производство в так называемых постиндустриальных экономиках. Наконец, появилась новая группа бедных или обездоленных, располагающаяся ниже рабочего класса - неоднородная смесь расовых или этнических меньшинств, недавние иммигранты, а также такие социально изолированные группы, как женщины, гомосексуалисты или инвалиды. В результате этих изменений старый рабочий класс большинства индустриально развитых обществ превратился в еще одну группу интересов, использующую политическую власть профсоюзов для защиты с таким трудом достигнутых ранее благ.

Кроме того, экономический класс не стал тем знаменем, под которым можно было бы мобилизовать на политические действия население индустриально развитых стран. Второй Интернационал получил тревожный сигнал в 1914 г., когда рабочие Европы отвергли призывы к классовой борьбе, сплотившись вокруг консервативных лидеров, выкрикивавших националистические лозунги; такая схема работает и сегодня.

Многие марксисты пытались объяснить это так называемой теорией неправильной адресации в терминологии философа Эрнеста Геллнера: «Точно так же как радикальные мусульмане-шииты полагают, что архангел Джабраил сделал ошибку, передав Мухаммеду послание, предназначавшееся Али, так и марксисты предпочитают думать, что дух истории или человеческое сознание совершило ужасный промах. Тревожный призыв был направлен классам, но по какой-то страшной почтовой ошибке его получили нации».

Геллнер считает, что на современном Ближнем Востоке религия выполняет функцию, сходную с национализмом: она эффективно мобилизует людей, поскольку, в отличие от классового сознания, имеет духовное и эмоциональное содержание. Так же как в конце XIX века европейский национализм был обусловлен перемещением населения из сельской местности в города, так и исламизм - это реакция на урбанизацию в современном обществе на Ближнем Востоке. Письмо Маркса никогда не будет доставлено адресату под именем «класс».

Маркс полагал, что средний класс или по крайней мере слой, владеющий капиталом, который он называл «буржуазией», всегда будет оставаться небольшим, привилегированным меньшинством в современном обществе. Вместо этого буржуазия и средний класс в целом в итоге стали представлять собой подавляющее большинство населения наиболее развитых стран, что стало серьезной проблемой для социализма. Со времен Аристотеля мыслители считали, что стабильная демократия основывается на широком среднем классе, а общества, разделенные на богатых и бедных, подвержены олигархическому доминированию и популистским революциям.

Когда большинству развитых стран удалось создать общество, основывающееся на среднем классе, привлекательность марксизма начала таять. Среди немногих мест, где левый радикализм остается влиятельной силой, - районы с высоким уровнем неравенства, такие как Латинская Америка, Непал и бедные регионы Восточной Индии.

То, что политолог Самюэль Хантингтон назвал «третьей волной» глобальной демократизации, которая началась на юге Европы в 1970-х гг. и достигла кульминации с падением коммунистических режимов в Восточной Европе в 1989 г., увеличило число выборных демократий в мире с почти 45 в 1970 г. до более чем 120 в конце 1990-х годов. Экономический рост привел к возникновению нового среднего класса в таких странах, как Бразилия, Индия, Индонезия, ЮАР и Турция. Как отмечал экономист Мойзес Наим, этот средний класс относительно хорошо образован, владеет собственностью и технологически связан с внешним миром. Он предъявляет требования к правительству и легко мобилизуется благодаря доступу к технологиям. Поэтому неудивительно, что главными активистами «арабской весны» стали образованные тунисцы и египтяне, чьи ожидания, связанные с рабочими местами и политическим участием, не могли быть реализованы при существовавших диктаторских режимах.

Представители среднего класса необязательно поддерживают демократию в принципе: как и все остальные, они являются акторами, движимыми личными интересами, они хотят защищать свою собственность и положение. В таких странах, как Китай и Таиланд, представители среднего класса опасаются требований бедного населения о перераспределении благ, и поэтому поддерживают авторитарные правительства, которые защищают их классовые интересы. Кроме того, демократия не всегда удовлетворяет ожидания среднего класса, и, если этого не происходит, в среднем классе могут произойти волнения.

Не худшая альтернатива?

Сегодня существует глобальный консенсус по поводу легитимности либеральной демократии, по крайней мере в принципе. Как пишет экономист Амартия Сен, «хотя демократия не практикуется повсеместно и далеко не везде принимается, согласно общемировой точке зрения, демократическая форма правления сейчас достигла статуса, когда ее считают в целом правильной». В наибольшей степени ее принимают в странах, достигших того уровня материального благополучия, когда большинство граждан может считать себя представителями среднего класса, поэтому наблюдается корреляция между высоким уровнем развития и стабильностью демократии.

Некоторые общества, такие как Иран и Саудовская Аравия, отвергают либеральную демократию, отдавая предпочтение исламской теократии. Однако эти режимы - тупиковый путь развития и поддерживаются только благодаря огромным запасам нефти. В свое время арабский мир стал исключением из третьей волны демократизации, но «арабская весна» показала, что и там общество может быть мобилизовано против диктатуры точно так же, как это произошло в Восточной Европе и Латинской Америке. Разумеется, это не означает, что в Тунисе, Египте или Ливии путь к правильно функционирующей демократии будет простым или идеально прямым, но позволяет предположить, что стремление к политической свободе не является характерной особенностью культуры европейцев и американцев.

Самый серьезный вызов либеральной демократии в сегодняшнем мире бросает Китай, который сочетает авторитарную форму правления с частично рыночной экономикой. Китай унаследовал длительную и гордую традицию бюрократического правления высокого качества, которая насчитывает два тысячелетия. Китайским лидерам удалось совершить очень сложный переход от централизованного, планового хозяйства советского типа к динамичной и открытой экономике, и, нужно отметить, они справились с этой задачей достаточно компетентно - честно говоря, с большей компетентностью, чем демонстрируют сейчас американские лидеры в осуществлении своей макроэкономической политики. Многие сегодня восхищаются китайской системой не только из-за экономических показателей, но и потому, что она позволяет принимать масштабные, сложные решения достаточно быстро по сравнению с агонией и политическим параличом, от которых в последние несколько лет страдают Соединенные Штаты и Европа. После недавнего финансового кризиса сами китайцы начали пропагандировать «китайскую модель» в качестве альтернативы либеральной демократии.

Однако китайский путь вряд ли станет серьезной альтернативой либеральной демократии за пределами Восточной Азии. В первую очередь он имеет определенную культурную специфику: китайская форма правления строится на основе длительной традиции меритократического рекрутирования, экзаменов для приема на государственную службу, особой роли образования и уважения к авторитету технократов. Немногие развивающиеся страны могут успешно перенять эту модель, те, кому это удалось, например Сингапур и Южная Корея (по крайней мере в ранний период), уже находились в китайской культурной зоне. Сами китайцы скептически относятся к экспорту своей модели, так называемый пекинский консенсус - это скорее западное изобретение, чем китайское.

Также неясно, насколько устойчива эта модель. Ни обеспечиваемый экспортом рост, ни принятие решений сверху вниз не будут вечно приносить результаты. Тот факт, что китайское правительство не разрешило открыто обсуждать катастрофу на высокоскоростной железной дороге прошлым летом и не смогло привлечь к ответственности Министерство путей сообщения, позволяет предположить, что существуют и другие бомбы замедленного действия, скрытые за фасадом эффективного принятия решений.

Наконец, Пекин уязвим с моральной стороны. От руководителей на разных уровнях не требуется уважения достоинства граждан. Еженедельно происходят протесты против отъема земель, экологических нарушений или коррупции со стороны какого-нибудь чиновника. Пока наблюдается стремительный рост, эти злоупотребления удается скрывать. Но он не будет продолжаться всегда, и властям придется заплатить высокую цену за накопившееся недовольство. У режима больше нет идеала, вокруг которого можно объединить людей, Компартия, якобы придерживающаяся принципов равенства, управляет обществом, где процветает неравенство.

Поэтому стабильность китайской системы ни в коей мере не может восприниматься как аксиома. Китайское правительство утверждает, что в силу культурных особенностей граждане всегда отдадут предпочтение благополучной, обеспечивающей рост диктатуре, отказавшись от неспокойной демократии, которая угрожает социальной стабильности. Но вряд ли растущий средний класс в Китае будет вести себя совершенно иначе, чем в других регионах мира. Другие авторитарные режимы могут попытаться повторить успех Пекина, но маловероятно, что большая часть мира через 50 лет будет выглядеть как сегодняшний Китай.

Будущее демократии

Сегодня в мире существует взаимосвязь между экономическим ростом, социальными изменениями и главенством либерально-демократической идеологии. И при этом конкурентоспособная идеологическая альтернатива не вырисовывается. Однако некоторые тревожные экономические и социальные тенденции, если они сохранятся, могут поставить под угрозу стабильность современных либеральных демократий и развенчать демократическую идеологию в ее нынешнем понимании.

Социолог Баррингтон Мур когда-то категорически заявил: «Нет буржуа - нет демократии». Марксисты не осуществили свою коммунистическую утопию, потому что зрелый капитализм создал общество, основой которого был средний, а не рабочий класс. Но что если дальнейшее развитие технологий и глобализации подорвет средний класс и сделает невозможным достижение статуса среднего класса для большинства граждан развитой страны?

Многочисленные признаки того, что эта фаза развития началась, уже видны. С 1970-х гг. в США средние доходы в реальном измерении переживают стагнацию. Ее экономическое воздействие до определенной степени смягчалось благодаря тому, что в большинстве американских семей за последнее поколение доходы стали получать два человека. Кроме того, как убедительно отмечает экономист Рагурам Раджан, поскольку американцы не хотят участвовать в прямом перераспределении благ, Соединенные Штаты в последние годы используют очень опасную и неэффективную форму перераспределения, субсидируя ипотеку для семей с низкими доходами. Эта тенденция, которой способствовал приток ликвидности из Китая и других стран, за последние 10 лет дала многим простым американцам иллюзию постоянного повышения уровня жизни. Прорыв ипотечного пузыря в 2008-2009 гг. стал жестоким возвращением к среднему уровню. Сегодня американцы пользуются дешевыми мобильными телефонами, недорогой одеждой и Facebook, но все большее число людей не может позволить себе собственный дом, медицинскую страховку или достаточный размер пенсии.

Более тревожный феномен отметили финансист Питер Тиль и экономист Тайлер Коуэн - блага последних волн технологических инноваций непропорционально распределились среди наиболее талантливых и хорошо образованных членов общества. Этот феномен способствовал существенному увеличению неравенства в США за последнее поколение. В 1974 г. 1% самых богатых семей получил доход в 9% от ВВП, в 2007 г. эта доля увеличилась до 23,5%.

Торговая и налоговая политика, возможно, ускорили эту тенденцию, но главным «злом» стали технологии. На ранних этапах индустриализации - в эпоху текстиля, угля, стали и двигателей внутреннего сгорания - блага технологических изменений практически всегда различными путями достигали остальных слоев общества благодаря занятости. Но это не закон природы. Сегодня мы живем в эпоху, которую Шошана Зубофф назвала «эрой умных машин», когда технологии способны заменить многие функции человека, в том числе сложные. Любой большой прорыв в Кремниевой долине означает упразднение низкоквалифицированных рабочих мест в других сферах экономики, и этот тренд вряд ли исчезнет в ближайшее время.

Неравенство существовало всегда как результат природных различий в таланте и характере. Но технологичный мир существенно усугубляет эти различия. В аграрном обществе XIX века люди с математическими способностями не имели особых возможностей зарабатывать на своем таланте. Сегодня они могут стать финансовыми кудесниками или создателями программного обеспечения, получая при этом все большую долю национального богатства.

Другим фактором, подрывающим доходы среднего класса в развитых странах, является глобализация. Со снижением транспортных расходов и расходов на связь, а также с присоединением к глобальным трудовым ресурсам сотен миллионов работников в развивающихся странах, работа, которую прежде в развитом мире выполнял старый средний класс, теперь обходится гораздо дешевле в других местах. При экономической модели, приоритетом которой является максимизация совокупного дохода, аутсорсинг неизбежен.

Разумные идеи и здравая политика могли бы снизить ущерб. Германия проводит успешный протекционистский курс для сохранения значительной части производственной базы и промышленных трудовых ресурсов, при этом ее компании остаются конкурентоспособными в мире. США и Великобритания, напротив, с радостью ухватились за переход к постиндустриальной экономике услуг. Свободная торговля стала уже не теорией, а идеологией: когда члены американского Конгресса попытались ввести торговые санкции против Китая в ответ на заниженный курс юаня, их с негодованием обвинили в протекционизме, как будто игровое поле уже выровнено. Было много радостных разговоров об экономике знаний, о том, что грязная, опасная работа на производстве будет неминуемо вытеснена, а высокообразованные работники займутся интересными креативными вещами. Это оказалось лишь тонкой завесой, скрывающей суровую реальность деиндустриализации. При этом незамеченным остался тот факт, что блага нового порядка сконцентрированы у очень небольшой группы людей в сфере финансов и высоких технологий, интересы которых доминируют в СМИ и общеполитических дискуссиях.

Отсутствующие левые

Одним из самых удивительных явлений после финансового кризиса стало то, что пока популизм принимает преимущественно правые, а не левые формы.

Хотя американская Партия чаепития является антиэлитной по своей риторике, ее члены голосуют за консервативных политиков, действующих в интересах той самой финансовой и корпоративной верхушки, о презрении к которой заявляют. Этому феномену можно найти несколько объяснений, включая глубоко укоренившуюся веру в равенство возможностей, а не равенство результатов, а также то, что культурные вопросы, такие как аборты и право на оружие, пересекаются с экономическими.

Однако главная причина отсутствия левой популистской силы лежит в интеллектуальной сфере. Прошло уже несколько десятилетий с тех пор, как кто-то из левых был способен, во-первых, провести детальный анализ того, что происходит со структурой развитых обществ на фоне экономических изменений, и, во-вторых, предложить реалистичную программу действий, которая имела бы шансы защитить общество, основанное на среднем классе.

Основные направления левой политической мысли последних двух поколений были, честно говоря, провальными как концептуально, так и в качестве инструментов для мобилизации. Марксизм давно умер, а немногие оставшиеся его сторонники уже стоят на пороге домов престарелых. В академических левых кругах его заменили постмодернизмом, мультикультурализмом, феминизмом, критической теорией и другими разрозненными интеллектуальными течениями, которые скорее были сфокусированы на культуре, чем на экономике. Постмодернизм начинается с отрицания возможности какого-либо господствующего нарратива в истории или в обществе, что подрывает его собственный авторитет как рупора большинства, ощущающего предательство элит. Мультикультурализм обосновывает жертвенность практически любой группы чужаков. Невозможно создать массовое движение на базе такой разношерстной коалиции: большинство представителей рабочего класса и низших слоев среднего класса, принесенных в жертву системе, являются консерваторами в культурном плане и не захотят, чтобы их увидели в компании подобных союзников.

Какие бы теоретические обоснования ни использовались в программах левых, их главная проблема - отсутствие доверия. В последние два поколения основная часть левых придерживалась программы социальной демократии, которая сконцентрирована на обеспечении государством ряда социальных благ - пенсий, здравоохранения и образования. Сегодня эта модель себя изжила: социальные системы разрослись, стали бюрократизированными и негибкими; через структуры госсектора они часто на деле контролируются теми самыми организациями, которые по идее должны выполнять чисто служебную административную функцию. И, что еще более важно, они финансово неустойчивы, учитывая старение населения практически везде в развитом мире. Таким образом, когда существующие социал-демократические партии приходят к власти, они уже не стремятся быть чем-то большим, чем просто хранители социального государства, построенного десятилетия назад, ни у кого нет новой, интересной программы, вокруг которой можно объединить массы.

Идеология будущего

Представьте на мгновение неизвестного сочинителя, который, ютясь где-нибудь на чердаке, пытается сформулировать идеологию будущего, способную обеспечить реалистичный путь к миру со здоровым обществом среднего класса и прочной демократией. Какой была бы эта идеология?

Она содержала бы по крайней мере два компонента, политический и экономический. В политическом отношении новая идеология должна подтвердить превосходство демократической политики над экономикой, а также вновь закрепить легитимность государства как выразителя общественных интересов. Но программы, которые она должна продвигать для защиты жизни среднего класса, не могут опираться только на существующий механизм государства всеобщего благоденствия. Эта идеология должна как-то изменить госсектор, сделав его независимым от нынешних заинтересованных лиц и используя при этом новые, базирующиеся на технологиях подходы для предоставления услуг. Она также должна решительно заявить о необходимости перераспределения благ и представить реалистичный путь к прекращению доминирования групп интересов в политике.

В экономическом отношении идеология не может начинаться с осуждения капитализма, как если бы старый социализм по-прежнему являлся жизнеспособной альтернативой. Речь должна идти о коррекции капитализма и о том, в какой степени государство должно помогать обществу приспособиться к изменениям.

Глобализацию нужно рассматривать не как неотвратимый факт, а как вызов и возможность, которые необходимо тщательно контролировать политически. Новая идеология не будет считать рынок самоцелью, скорее она должна оценивать мировую торговлю и инвестиции с точки зрения не только накопления национального богатства, но и вклада в процветание среднего класса.

Однако добиться этой цели невозможно без серьезной и последовательной критики основ современной неоклассической экономики, начиная с таких фундаментальных положений, как суверенность индивидуальных предпочтений, а также представление о совокупном доходе как о точном показателе национального благосостояния. Следует отметить, что доходы людей необязательно отражают их реальный вклад в общество. Но нужно идти дальше, признавая, что даже если рынок труда работает эффективно, природное распределение талантов необязательно справедливо, поэтому человек - не суверенная единица, а существо, которое в значительной степени формируется окружающим его обществом.

Многие из этих идей уже частично высказывались, нашему автору остается только собрать их воедино. Ему также важно избежать проблемы «неправильной адресации». Поэтому критика глобализации должна быть связана с национальными интересами в качестве стратегии мобилизации, при этом последние не должны определяться так упрощенно, как, например, в профсоюзной кампании «Покупайте американское». Продукт станет синтезом идей, как левых, так и правых, отделенных от программы маргинализированных групп, которые сегодня представляют прогрессивное движение. Идеология обречена быть популистской; ее посыл будет начинаться с критики элит, которые позволили пожертвовать благополучием многих ради процветания небольшой группы, а также с осуждения денежной политики, особенно в Вашингтоне, которая приносит выгоду только состоятельным людям.

Опасности, которые подразумевает такое движение, очевидны: отход Соединенных Штатов, в частности, от продвижения более открытой глобальной системы может вызвать протекционистскую реакцию других стран. Во многих отношениях революция Рейгана-Тэтчер увенчалась успехом, как и надеялись ее сторонники, в результате мир стал намного более конкурентоспособным, глобализированным и стабильным. Накоплено огромное богатство, и практически везде в развивающемся мире появился растущий средний класс, что способствовало распространению демократии. Возможно, развитый мир стоит на пороге ряда технологических прорывов, которые не только увеличат производительность, но и обеспечат большое количество рабочих мест для среднего класса.

Но это скорее вопрос веры, а не рефлексии относительно эмпирической реальности последних 30 лет, которая указывает абсолютно противоположное направление. На самом деле есть множество оснований считать, что неравенство сохранится и даже усугубится. Нынешняя система концентрации богатства в США уже работает на собственное укрепление: как отмечает экономист Саймон Джонсон, финансовый сектор использует своих лоббистов, чтобы избежать обременительных и неудобных форм регулирования. Школы для детей из состоятельных семей сейчас лучше, чем когда-либо, а уровень общедоступных школ продолжает ухудшаться. Элиты во всех обществах используют недосягаемые для других возможности доступа к политической системе, чтобы защищать свои интересы, при этом отсутствует уравновешивающая демократическая мобилизация, способная исправить ситуацию. Американская элита отнюдь не исключение.

Однако мобилизации не произойдет до тех пор, пока средний класс в развитых странах останется приверженцем идей прошлого поколения, то есть пока он будет считать, что его интересы лучше обеспечивают более свободные рынки и малые по размеру государственные системы. Альтернативная идея уже на поверхности и должна вот-вот появиться.

Libmonster ID: UA-5570

Капитализм и демократия

Исторические сети взаимодействий

В "Политическом классе" философы Валентина Федотова и Владимир Колпаков опубликовали серию статей о капитализме. Авторы раскрыли природу капитализма в его соотнесении с этикой, национализмом, государством, проследили особенности его генезиса и динамики. В продолжение этой темы представляется актуальным затронуть проблему взаимодействия капитализма и демократии.

Зародившись на Западе, капитализм и демократия явились универсальными и способными работать в различных условиях феноменами. В настоящее время они представляют собой особого рода метасистемы, которые втянули в свою метаигру большинство стран и регионов мира. Анализ этих феноменов сопряжен с парадоксами их интерпретации в современной общественной мысли. На первый взгляд они несовместимы: демократия стремится к равному распределению политической власти ("один человек - один голос"), капитализм же функционирует по принципу "выживает наиболее приспособленный". Как известно, Карл Маркс обнаружил принципиальный разрыв между формальной демократией, провозглашающей ценности политических прав, равенства, свобод, и реальностью капитализма, построенной на угнетении и эксплуатации. В марксистской традиции "завоевание демократии" мыслится за рамками буржуазного общества и означает превращение пролетариата в господствующий класс ("диктатура пролетариата") в результате социалистической революции.

Напротив, либеральная мысль настаивает на том, что капитализм и демократия нуждаются друг в друге. По мнению сторонников либерализма, демократия приспосабливает несправедливость капитализма к существующим социальным условиям, обеспечивает его status quo, капитализм же создает материальные условия для демократии. Действительно, капитализму и демократии присущи сходные этические и поведенческие принципы: неравенство, способность пойти на риск, участие в конкурентной борьбе, максимизация личных предпочтений, возможность воспользоваться предоставленным шансом, случаем, свободным выбором, проявить самостоятельность, инициативу, расчет.

Главное, что их объединяет, - это свобода. Социальная свобода выступает гарантом существования как капитализма, так и демократии, она создает условия как для экономического, так и для политического неравенства. В то же время свобода наделяет капитализм и демократию вневременной и неопределенной природой. Вместо того чтобы решать социальные задачи, оба феномена сами оказываются сложными задачами. Евгений Ясин справедливо характеризует отношения между демократией и рыночной экономикой "врожденной неопределенностью", которая связана с известными рисками, но эти риски являются ценой свободы, конкуренции, развития. Связь между ними обусловлена сходной "гибкой сетевой структурой социальных взаимодействий" 1 . Неудивительно, что их историческая динамика представлена не поступательным движением, прогрессом, а серией отдельных рывков: каждому ее периоду соответствуют новая разновидность капиталистических и демократических отношений, новые способы их ограничения (натуральное хозяйство, феодальные отношения, монополия на рынке и монополизация власти, различные формы дискриминации, государственное вмешательство и т.д.). Попробуем отойти от крайностей марксистской и либеральной интерпретаций обозначенных феноменов и проанализируем их взаимосвязь через историческую ретроспективу. Следуя периодизации трансформаций западноевропейских демократических институтов, предложенной политологом Робертом Далем 2 , проследим особенности взаимодействия капитализма и демократии от античных полисов (где еще отсутствовал капитализм, но уже появились рынок и отношения собственности) и средневековых городов-государств через нации-государства Нового времени до современной эпохи глобализации.

Города-государства Античности и Средневековья: прямая демократия и торговый капитализм

Следуя древнегреческой традиции, демократию часто определяют как власть народа. Первые проявления демократии как легитимной формы властвования

относят к V веку до н.э. и связывают с реформами Клисфена в Афинах. Позднее демократия возникает и в других греческих полисах, таких как Коринф, Милет, Сиракузы, Родос. Полис в античную эпоху означал не только "город" или "государство", но и "гражданскую общину", "коллектив граждан". А хорошим гражданином считался тот, кто в общих делах стремился к общему благу. Аристотель писал в "Политике", что полис как "сообщество свободных людей" возник в силу естественной необходимости, для того чтобы человек просто мог существовать как политическое существо.

Для греков город не был средоточием экономической и торговой жизни, он являлся прежде всего политическим и религиозным центром. Тем не менее уже в античном мире политический статус во многом определялся экономическим. Не случайно Аристотель называл демократию своего рода конечной фазой в эволюции полиса (ойкос - община - племя - полис). Этот факт четко свидетельствует о генетических связях полиса с породившей его сельской общиной. Равенство граждан полиса первоначально не более чем равенство отдельных домохозяйств (ойкосов) в рамках общины. Членство в полисе осуществлялось через посредство ойкосного принципа, согласно которому голос в народном собрании принадлежал только главе домохозяйства.

Полис также был основан на идеале автаркии - самообеспеченности и самодостаточности, независимости и автономности. Так, например, человек, продавший ойкосную землю, всегда вызывал неодобрение, поскольку истинно свободным мог считаться только индивид, экономически независимый от других. Автаркия являлась принципом, обеспечивавшим гражданину свободу как в политической (демократической), так и в экономической (ойкосной) организации полиса.

Полисная автаркия была возможна из-за того, что основная масса населения жила за счет доходов от сельского хозяйства, торговля же представляла собой предусмотренные обычаем действия торговцев по статусу. Человек по своей природе считался самодостаточным, поэтому торговля, согласно Аристотелю, возникла из "неестественного стремления делать деньги". Внешняя (административная, военная)торговля считалась естественной, ибо служила выживанию сообщества, поддерживала его автаркию. Торговля, преследовавшая личную выгоду, являлась неблагородным занятием, а потому ею занимались метеки (неполноправные граждане, чужестранцы, а также рабы, отпущенные на волю) 3 . Как видим, античная демократия ограничивала развитие рынка, так как следовала принципам автаркии и была ориентирована на достижение общего блага граждан полиса.

Итак, в греческом полисе как аграрном обществе домохозяйств существовала "прямая аристократическая демократия": в политической жизни непосредственно принимали участие полноправные граждане - главы домохозяйств, а также существовали значительные ограничения демократии: рабство, неполноправие женщин и чужеземцев, детоубийство, институт остракизма.

Римский полис (civitas) в отличие от греческого представлял иную форму политической и социально-экономической организации. Там рано появилась более четко выраженная государственная система, основанная на власти Сената и отдельных магистратов, которые значительно ограничивали функции народного собрания. В эпоху диктатуры Цезаря и принципата Августа республиканские традиции все более превращались в фасад, за которым просматривалась военная монархия, происходило усиление рабовладельческой олигархии. Окончательно демократические принци-

пы хозяйственной и политической жизни античного общества были разрушены в период Римской империи и проявились только через тысячу лет в городах-государствах Италии.

Итальянские города-государства Средневековья и Ренессанса представляли уникальный случай развития капитализма и демократических институтов. Они образовывали "геополитический локус баланса сил" между основными игроками средневековой системы - римским папой императором. Впервые "соображения достатка" стали наиболее важными для "соображений силы" во всей Европе 4 . Разумеется, мы не должны забывать о том, что именно в феодальной Европе возникли английский парламент, французские генеральные штаты, испанские кортесы. И все же эти сословно-представительные органы находились под контролем короля и представляли собой собрания крупных аристократов (прелатов, баронов, графов, епископов), которые не участвовали в политическом управлении государством: первоначальной функцией парламента было утверждение налогов, генеральные штаты представляли собой судебно-административные учреждения.

Итальянские же города (Флоренция, Венеция, Генуя, Милан, Болонья, Падуя и др.), как и северные города Нидерландов (Гент, Ипр, Брюгге, Турне), добились наибольшей самостоятельности как в плане экономическом (сокращение поборов сеньора, достижение торговых

привилегий), так и в политическом (обретение городского самоуправления). Права итальянских коммун фиксировались в конституциях - статутах. Члены советов и консулы избирались на общем сходе коммуны (аренго, парламенто) на несколько месяцев. Законы предусматривали меры, препятствовавшие усилению единоличной власти, а частая ротация административных должностей давала возможность сотням граждан участвовать в управлении государством. Политическими и избирательными правами пользовались только граждане, которыми являлись жители города, обладавшие собственностью и платившие налоги. Как и античный полис, итальянский город был автаркичным образованием. Но в отличие от полиса, где политическая автаркия поддерживалась знатностью и аристократичностью происхождения, замкнутость коммуны была определена экономическим положением. Так, например, избирательное право часто ограничивалось обязательной принадлежностью к какому-либо цеху или к компании торговцев и купцов. Этот факт дает право говорить о существовании в итальянских городах "пополанской демократии", выражавшей интересы торгово-ремесленного населения (пополанов).

В отличие от античных полисов - центров политической жизни - итальянские республики являлись очагами развивающегося торгового капитализма. Такие крупнейшие исследователи, как Анри Пиренн, Вернер Зомбарт, Фернан Бродель, Джованни Арриги, отмечают проявления первых признаков капитализма именно в итальянских городах-государствах. Значительную роль в расширении торговых связей городов Италии сыграли военные походы крестоносцев, во время которых города оказывали помощь феодалам-крестоносцам деньгами, оружием, судами. В награду итальянские города получали военную добычу и торговые привилегии. Создавались торговые объединения купцов - общества, основанные на паях (commenda, colleganza), акционерные общества (compagnia), которые активно действовали и в эпоху Возрождения. Парадоксально, но фактически феодальные крестовые походы способствовали активности торгового и финансового капитализма, для городов-государств они явились "самоокупаемыми войнами".

Средиземноморская торговля была неподвластна феодально-аристократическому контролю, а потому

могла функционировать лишь в условиях существования гражданского общества городов-государств. Дух pax urbana ("городского мира", лат.) делал человека свободным как политически, так и экономически. Интенсивное распространение капиталистических отношений привело к быстрому социальному расслоению в городах. "Демократия пополанов" обеспечила доступ к власти денежной элите. Уже в XV веке крупные итальянские города-государства вступили на путь усиления финансовой олигархии. Гибкая сеть социальных взаимодействий капитализма и демократии в средневековой Италии разорвалась под тяжестью капитализма.

Ранние формы капиталистического и демократического проявлений по своей природе явились неуправляемыми, спонтанными, рождавшимися из "природы вещей" в зависимости от обстоятельств. Ранний капитализм зародился внутри феодальных отношений. Демократические принципы итальянских республик осуществили робкий прорыв за пределы господствовавших тогда форм управления немногих (империй, монархий, теократии). И демократия, и капитализм возникали в противоречивых условиях, ограничивавших их динамику. Они явились подлинно европейским чудом, их появление было возможно только в рамках западной цивилизации с ее особым географическим положением, развитой городской культурой, социальной мобильностью, традициями гражданственности, рационализма, ценностями автономности, свободы и индивидуальности.

Нации-государства: исторический баланс "капитализм - социальное государство -трудовая демократия"

Продолжавшаяся экспансия капитализма способствовала созданию в Европе Вестфальской системы суверенных государств, упразднившей старые формы политической интеграции (империи, города-государства). Национальное государство оказалось крайне подходящей формой для развития капиталистической экономики в глобальном масштабе.

В Европе XVI-XVIII веков происходит то, что Маркс называл "первоначальным накоплением капитала": развивается мануфактурная промышленность, появляется фабрика, ускоряется процесс принудительного обезземеливания крестьян (огораживание), формируется мировое колониальное хозяйство. Протестантская Реформация привела к возникновению "предпринимательской этики". Переход к капиталистическим формам хозяйства в социальном плане сопровождался волной буржуазно-демократических революций в Нидерландах, Англии, Франции, Америке, Германии.

Капитализм наступал на все сферы общества Нового времени. Традиционализм городов-государств Античности и Средневековья сдерживал капиталистическое движение против течения. Напротив, капитализм XVI века пробивал собственное русло. Демократическое гражданское общество уже не могло контролировать капиталистическую динамику, демократия превращалась в олигархию. Необходимо было появление нового сильного игрока. Складывавшееся национальное государство во многом определило связь между капитализмом и демократией. На протяжении XVI-XVIII веков нациями-государствами проводилась политика меркантилизма, которая была направлена на обеспечение государства капиталом (ввоз благородных металлов), вывоз продуктов промышленности за пределы собственной страны (через государственное регулирование вывоза и ввоза, монополизацию производства отечественных товаров, расширение и эксплуатацию колониальных владений), поощрение развития капитализма внутри страны и протекционизм национальной экономики.

Национальное государство было заинтересовано в активности капитализма, но оно же сдерживало эту активность. Прав Бродель, замечая, что "капитализм торжествует лишь тогда, когда идентифицирует себя с государством, когда сам становится государством" 5 . В эпоху меркантилизма капитализм сливается с государством. Правительства использовали все средства, чтобы способствовать развитию уже существующих капиталистических интересов. Среди них: предоставление промышленных и торговых монополий крупным корпорациям (таким, как Ост-Индская торговая компания), регламентация торговой политики через правовые нормы (например, знаменитый Навигационный акт Кромвеля или промышленный устав Кольбера, а также Гомстед-акт, который предоставил землю американцам, желавшим двинуться на запад континента), выдача государственных премий активным предпринимателям и т.д.

Заметим, что государство этого периода, так активно поощрявшее развитие капиталистических отношений, являлось вовсе не демократическим, а скорее, абсолютистским. Так, например, в "Левиафане" Томаса Гоббса мы видим модель нового государства, возникающего в обществе собственников. Такое государство является искусственным "коллективным человеком", созданным устремлениями и отношениями "экономических человеков" (homo economicus). Если полис для древних греков был естественным образованием, как и христианское государство - для средневековых европейцев, то для "экономических человеков" времени Гоббса естественным являлось безгосударственное состояние "войны всех против всех". Политико-правовая сфера, контролировавшая буржуазно-конкурентную жизнь,

создавалась искусственно. Заключающие общественный договор остаются частными лицами и являются политически недееспособными, а их естественное состояние ограничено и регламентировано железной рукой суверена. Как подчеркивает Борис Капустин, "капитализм стал возможен под дланью абсолютистской власти". При этом в экономическом смысле Левиафан не являлся тоталитарным, он был меньше "минимального государства": раз установив незыблемость частной собственности, он вообще никак не вмешивался в хозяйственную жизнь. Гоббсовский Левиафан, по мнению Капустина, представляет собой "либерализм без демократии" - "экономический либерализм, обеспечиваемый политической несвободой" 6 . Государство гарантировало безопасность, а потому комбинация абсолютизма и капитализма была характерна для периода становления буржуазного общества.

Абсолютистское государство не являлось источником демократии современного типа, но оно способствовало участию граждан в политической и экономической жизни. Демократия, как и капитализм, зарождается не на уровне государства, а в гражданском обществе. В Европе и США появляется "рабочая демократия", или "демократия налогоплательщиков". "Дух демократии" был возможен лишь в "обществе труда", где также развивался "дух капитализма". Социолог Ульрих Бек замечает, что демократия покоится на участии в трудовой деятельности: "Только те граждане, которые имеют жилье, надежную работу и, следовательно, материально обеспеченное будущее, являются или могут стать гражданами, способными устроить демократические правила поведения и наполнить демократию жизнью" 7 . Капитализм, как видим, обеспечил материальную безопасность для демократических институтов, которые, в свою очередь, амортизировали социальную напряженность, вызванную капитализмом.

Общественный договор не считался средством прямого участия граждан в политической жизни государства, он прежде всего регулировал социальный антагонизм и охранял частную собственность, обеспечивая тем самым возможность накопления капитала. Демократия являлась "охранительной демократией", механизмом, обеспечивавшим равенство граждан-собственников и защищавшим их от произвола властей. В массовом

трудовом обществе просто невозможна прямая демократия, которая поддерживала жизнь античного полиса и республиканский строй городов-государств Средневековья. Для масштабов нации-государства необходимы демократические институты, функционирующие эффективно в больших масштабах, - представительная демократия, или полиархия (Роберт Даль), или "правление политиков" (Йозеф Шумпетер). То есть демократия явилась правлением меньшинства, избираемого и контролируемого большинством.

Национальное государство, образовавшее институциональную форму представительной демократии, берет на себя социальные функции, оно становится социальным государством. Уже начиная с XVI века европейское государство пытается смягчить вызванную капитализмом социальную напряженность: действовали статуты о ремесленниках, акты об оседлости против бродяжничества, законы о бедных, создавались госпитали, фонды благотворительных работ и т.д. Социальное государство играет роль арбитра в диалектической борьбе между демократией, выступающей за правовое равенство, и капитализмом, основанным на фактическом социально-экономическом неравенстве.

Исторический баланс "капитализм - социальное государство - демократия" оказался под угрозой разрушения, когда на смену меркантилизму в XIX столетии приходит экономический либерализм. Интенсивный рост свободной торговли привел к тому, что Карл Поланьи назвал "великой трансформацией" социально-экономических отношений: произошла коммодификация (превращение в товар) объектов,

которые ранее товарами не являлись. Такие объекты, как труд и земля, теперь получили свою цену, начали все более свободно продаваться и покупаться. Под угрозой оказалось само "общество труда", обеспечивавшее капиталистическую и демократическую эффективность. Промышленный переворот привел к механизации труда. Произошли изменения в организации производства. Система менеджмента Тейлора, возникшая в начале XX века, строилась на принципах отбора и специализации способностей рабочего, ориентировалась на направленный и хронометрируемый труд, она не предусматривала коллективных интересов и делала акцент на индивидуальном усилии рабочего.

Философ Хосе Ортега-и-Гасет замечает, что до XIX века главной ценностью человеческой деятельности считался труд, рожденный из принуждения, - долг перед культурой и традицией налагал на человека необходимость выполнения определенных действий, он совершался с определенной целью и усилием, имел творческий характер. XIX век "довел до предела горечь рабочего дня". Важным становится не творческое, а спонтанное усилие - спорт, спортивное или праздничное чувство жизни, дух радости, щедрости, шутовства. В связи с этим изменилось и понимание свободы. Если в предшествующие эпохи свобода для человека выступала ценностью жизни, то теперь свобода - схема, форма, инструмент жизни 8 .

Итак, "голый" капитализм показал свою социальную неэффективность. Саморегулирующий рынок мог стать не только саморазрушительным, но и привести к кризису социальных отношений. Нараставшее общественное беспокойство внутри европейских стран (революции, рабочие движения) вызвало необходимость социального "укрощения" капитализма. Уже во второй половине XIX века появляется идея "государства благоденствия": Наполеон III легализовал деятельность профсоюзов, Дизраэли расширил избирательное право, Бисмарк ввел государственные пенсии по старости и медицинское страхование, Черчилль в 1911 году учредил первую широкомасштабную систему социального страхования от безработицы. В 1930-е годы Франклин Делано Рузвельт спроектировал "государство всеобщего благосостояния" (welfare state), которое, основываясь на принципах кейнсианства, способствовало выходу американского капитализма из Великой депрессии.

В первой половине XX века возникают также альтернативные программы социального государства, основанные на подавлении демократических и капиталистических инициатив: социализм в России, авторитарные режимы нацистской Италии, фашистской Германии, франкистской Испании. Все же проект социального государства на Западе и в США, балансирующего между капитализмом и демократией, оказался эффективнее альтернативных тоталитарных проектов. Возникшая после Второй мировой войны в Бреттон-Вудсе (1944 год) система мировой экономики через свои институты (Всемирный банк и МВФ) также эффективно способствовала соблюдению баланса между национальной политикой и либеральной мировой торговлей. В рамках этой системы большинство индустриальных стран осуществило политику welfare state.

Методы социального государства западного типа оказались эффективными, поскольку осуществлялись в масштабах национальных государств на этапе индустриализации или во время так называемого первого ("организованного") Модерна. В условиях же современной глобализации (или "либерально расширенного" Модерна) и перехода развитых стран мира к постиндустриальной стадии развития "кейнсианство в одной отдельно взятой стране" уже невозможно. Социальное государство теряет свою актуальность, что, в свою очередь, ставит вопрос о методах функционирования как капитализма, так и демократии.

Капитализм и демократия в условиях глобализации

Современные процессы глобализации изменяют характер интеракции капитализма и демократии. Вслед за волной послевоенного подъема и научно-технической революцией в начале 1970-х годов произошел глобальный кризис капитализма, проявившийся в продолжительном спаде экономики, росте мировых цен на нефть, перепроизводстве, обострении экологической опасности, стагфляции (сочетании экономической стагнации с высокой инфляцией). В условиях этого кризиса возникло осознание взаимозависимости разных стран мира друг от друга, начался процесс глобализации. Отметим, что данный кризис явился не конъюнктурным (циклическим), а структурным и потому весьма долгосрочным. Его проявления, по оценкам многих специалистов, наблюдаются и в настоящее время. Социальные последствия десятилетий кризиса были весьма ощутимы в развитых капиталистических странах: бедность, массовая безработица, нестабильность, демографический кризис, возросшее социально-экономическое неравенство.

В новых условиях кейнсианский опыт государственного регулирования экономики не мог обеспечить стабильность. Вместо доктрины "государства благосостояния" провозглашалась идеология неолиберализма, основанная на принципах открытых границ и свободы предпринимательства (laissez-faire). Ускорение либерализации экономики обострило противоречие между интересами капитала и национальных государств. Бреттон-Вудская система оказалась недееспособной. Под давлением кризиса возникли внутренние противоречия мировой капиталистической системы: военные, де-

мографические, национальные, идеологические, экологические, проблема "Север-Юг".

Национальное демократическое государство стало слишком мало для решения этих важных глобальных проблем. Тем не менее попытки создания "космополитической демократии" или "мирового правительства" терпят неудачу. Более того, интенсивное распространение демократии, которое наблюдалось после кризиса 1970-х годов, было возможно только в рамках наций-государств. Именно глобальный кризис капитализма, по мнению политолога Сэмюэля Хантингтона, значительно способствовал началу "третьей волны" демократизации (1974 - 1990-е годы).

Согласно Хантингтону, не существует прямой зависимости между экономическим подъемом и распространением демократии: такие крупнейшие страны - экспортеры нефти, как Саудовская Аравия, Кувейт, Объединенные Арабские Эмираты, не являются демократическими, а некоторые развивающиеся страны вроде Индии или Турции стабильно идут по пути демократии. В краткосрочной же перспективе очень быстрый экономический рост и резкий экономический кризис могут разрушить авторитарные режимы 9 . Данная тенденция проявилась в "третью волну" демократизации: сочетание быстрых темпов послевоенного экономического развития (в 1950 - 1960-е годы) с кризисом

1970-х годов. "Третья волна" демократизации охватила значительную часть авторитарных государств: Португалию, Испанию, ряд стран Латинской Америки (Эквадор, Перу, Уругвай, Сальвадор, Гватемала), Азии (Индия, Тайвань, Филиппины), Африки (Папуа-Новая Гвинея, Намибия). В конце 1980-х годов многопартийные системы развиваются в странах бывшего советского блока: в прибалтийских республиках, в Восточной Германии, Польше, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Монголии. Триумфом "третьей волны" явились крах СССР и образование на его территории демократических государств.

Конечно, демократизация в перечисленных странах не осуществлялась по западному или американскому образцу, ее экономической предпосылкой стали десятилетия кризиса. Возможно, поэтому "третья волна" демократизации не была столь прогрессивна, как ее предшественница - "вторая волна" (1943 - 1962 годы), создавшая не только "новые демократии", но и "новые индустриальные страны", такие как Западная Германия, Япония, Южная Корея. После же "третьей волны" наблюдались значительные "откаты": возникали "нелиберальные демократии" (Фарид Закария), появлялись гибридные политические режимы, именуемые "управляемой демократией" или "конкурентным авторитаризмом". Политолог Фрэнсис Фукуяма, прогнозируя к концу XX века победу либеральной демократии в мире, справедливо подчеркивал, что эту победу одержит не столько либеральная практика, сколько либеральная идея: "Даже недемократу придется говорить языком демократии, чтобы оправдать свое отклонение от единого универсального стандарта" 10 .

Все же глобальное распространение демократии не привело к качественному улучшению современного мира. Напротив, многие западные исследователи сегодня говорят о кризисе демократии, который про-

является в авторитарных методах проведения внешней политики США и некоторых стран Западной Европы (вооруженные вмешательства в дела Югославии, Ирака, Афганистана, активное продвижение НАТО на восток), а также в неспособности этих стран противостоять угрозе международного терроризма с помощью демократических процедур. Социологи Дэниел Белл и Энтони Гидденс говорят о "парадоксе демократии": национальное демократическое правительство стало слишком маленьким, чтобы ответить на важные глобальные проблемы; при этом оно стало слишком важным, чтобы разбираться в мелких вопросах на уровне городов и регионов 11 . Таким образом, глобализация не уничтожает национальные демократические государства, а изменяет и усложняет их задачи.

Давление гибких глобальных экономических сетей трансформирует нацию-государство в "корпорацию-государство" или "рынок-государство" (Андрей Фурсов), что ведет к ослаблению значения политики, идеологии, гражданского общества и социального государства. Современный глобальный капитализм также значительно усложняется, появляется несколько его уровней. На международном уровне функционируют такие институты, как ВТО, ОЭСР, множество транснациональных корпораций; на региональном уровне - наднациональные капиталистические миры-экономики вроде Евросоюза или Североамериканской зоны свободной торговли (NAFTA). В то же время внутри наций-государств активно развиваются "автохтонные капитализмы" 12 , которые, учитывая логику глобального капитализма, опираются на собственную политическую и социокультурную специфику.

Естественно, что национальным демократиям все труднее приспосабливаться к такой многоуровневой капиталистической системе. Они должны стать гибче и остро чувствовать баланс

между открытостью и закрытостью по отношению к ней. Современная демократия западного типа - это уже не полисная демократия времен Античности или массовая демократия "трудового общества" XVIII-XIX веков. Согласно Шумпетеру, капиталистическое общество лишь в период своего расцвета хорошо подходило для обеспечения успеха демократии, которая, в свою очередь, защищала частные интересы буржуазии. Буржуазная демократия была не способна долго функционировать, поскольку буржуазия не породила свой собственный лидирующий политический класс, а входила в политический класс небуржуазного происхождения 13: "феодалы эксплуатировали буржуазию", "военное аристократическое общество кормилось за счет капитализма".

Все это приводит к тому, что разрушается способность политиков выражать общую волю. Происходят "демассификация политической жизни" (Элвин Тоффлер), отчуждение власти от народа и народа от власти. Политолог Кристофер Лэш считает, что в условиях глобализации наблюдаются интернационализация и виртуализация политических элит, утративших патриотизм и точку соприкосновения с народом. Место демократии, по мнению Лэша, в современном мире занимает меритократия - пародия на демократию ("искусственная демократия"), власть наиболее одаренных, которая оправдывает разделение на элиту и управляемые массы. При этом технократические элиты пользуются властью безответственно, они не годны для несения бремени руководства. Их интересует не столько руководящая роль, сколько ускользание от общей судьбы 14 . Глобальный капитализм способствует усилению меритократии и превращению демократии в аристократию.

В условиях проявления современных противоречий капитализма и демократии встает проблема поиска новых точек их взаимосвязи. Так, например, в развитых странах появляются различные варианты новой трудовой демократии - "демократия на рабочем месте" (workplace democracy), или "справедливая кооперация" (equitable cooperation), или "капитализм служащих" (employee capitalism) 15 . Речь идет о формировании новых принципов организации труда рабочих и служащих в условиях постиндустриального общества. В последние три десятилетия в Америке, Западной Европе и Японии место автоматизированной организации труда, основанной на принципах тейлоризма и фордизма, занимает "постфордистская" гибкая система производства. Создаются команды по решению задач и разработке творческих проектов, поощряется инициатива, происходит обучение на работе, рабочие сами участвуют в управлении компаниями (economic self-management), воспринимают их цели, принимают важные решения, что способствует солидарности и взаимному доверию между ними.

Как видим, в современных постиндустриальных странах капитализм и демократия вовсе не исчезают, а приобретают иные формы взаимодействия. Новым же индустриальным странам, в том числе и России, предстоит выработать адекватную своему обществу национальную стратегию взаимосвязи капитализма и демократии в условиях глобализации.

Наша страна нуждается в подобной стратегии. Реформы 1990-х годов, с одной стороны, привнесли на российскую почву демократию и капитализм, а с другой - образовали пропасть между ними. Взаимосвязи обоих феноменов препятствовало отсутствие условий для их эффективного функционирования - социального государства и гражданского общества, предпринимательской этики и демократической политической культуры. Современной российской политической элитой сделан существенный шаг в сторону создания этих условий - предложена концепция суверенной демократии, призванная наладить диалог власти и общества, легитимировать существующую власть. При этом данная концепция не должна стать только лишь доктриной, консолидирующей правящую элиту и правящую партию. Это может привести к еще большему "суверенитету" политического класса от граждан. Суверенной демократии прежде всего необходимо функционировать как национальной стратегии обеспечения баланса между капитализмом и демократией, призванной мобилизовать российское гражданское общество и повысить уровень его политической культуры.

Важно помнить, что совершать ошибки уже поздно. В условиях глобализации государство смещает свои приоритеты с "властителя территории" к "господину скорости", а "часы

западной цивилизации задают темп для принудительной одновременности неодновременного" 16 . Любые промедления и неточности могут привести к возникновению негативных последствий. Об этом свидетельствует прослеженная в настоящей статье динамика сетей взаимодействия капитализма и демократии. Во времена Античности демократия являлась самоцелью развития полиса; к рынку, напротив, относились презрительно, что привело к появлению рабовладельческой аристократии. Средневековые города-государства Италии функционировали как центры торгового капитализма, демократия же была лишь механизмом, обеспечивавшим доступ к распределению благ между гражданами коммун, что вызвало засилье олигархии. В Новое время возникли нации-государства, создавшие для обеспечения баланса между капитализмом и демократией социальное государство. Изменение роли наций-государств в современном мире делает менее эффективными осуществляемые ими социальные функции. Капитализм и демократия сегодня нуждаются в появлении нового "арбитра" на новом поле своей игры.

. Google . Yandex

Постоянная ссылка для научных работ (для цитирования):

Капитализм и демократия // Киев: Библиотека Украины (ELIBRARY.COM.UA). Дата обновления: 14.11.2014..02.2020).